ПРОЛОГ
В конце войны судьба забросила меня в Нью-Йорк. Пятьдесят седьмая улица
и ее окрестности стали для меня, изгнанника, с трудом объяснявшегося на
языке этой страны, почти что второй родиной.
Позади расстилался долгий, полный опасностей путь - via dolorosa(1)
всех тех, кто бежал от гитлеровцев. Крестный путь этот шел из Голландии
через Бельгию и Северную Францию в Париж, а потом разветвлялся: одна дорога
вела через Лион на побережье Средиземного моря, другая - через Бордо и
Пиренеи в Испанию и Португалию, в лиссабонский порт.
Я прошел этот путь подобно многим другим, спасавшимся от гестапо. И в
тех странах, через которые он пролегал, мы не чувствовали себя в
безопасности, ибо только очень немногие из нас имели подлинное удостоверение
личности, подлинную визу. Стоило попасть в руки жандармов, и нас сажали за
решетку, приговаривали к тюремному заключению, к высылке. Впрочем, в
некоторых странах еще сохранилось подобие человечности - нас по крайней мере
не выдворяли в Германию на верную гибель в концлагерях.
Только немногим беженцам удалось раздобыть настоящие паспорта, поэтому
бегство наше было нескончаемым. К тому же без документов мы нигде не могли
работать легально. Большинство из нас были голодные, жалкие и одинокие. Вот
почему мы и назвали путь наших странствий via dolorosa.
-----------------------------------------
(1) Скорбный путь (исп.).
Вокзалами нам служили почтамты в маленьких городишках и побеленные
ограды на шоссе. В почтовых отделениях нас могло ждать письмо, посланное до
востребования родными и близкими, а заборы заменяли доски объявлений. Мелом
и углем на них были выведены фамилии тех, кто потерялся, и тех, кто
разыскивал друг друга, адреса, предостережения, указания. Призывы, брошенные
в пустоту, да к тому же в годы тотального безразличия, вслед за которыми
настала эпоха полной бесчеловечности - война, когда и гестапо, и полиция, а
нередко и жандармы делали общее дело: охотились за нами, изгоями.
I
Несколько месяцев назад я прибыл на грузовом пароходе из Лиссабона в
Америку, по-английски говорил с грехом пополам; казалось, меня, полунемого и
полуглухого, высадили на другую планету. Да это и была другая планета. Ведь
в Европе шла война.
К тому же документы у меня были не в порядке, хотя буквально чудом я
стал обладателем настоящей американской визы, дававшей мне право на въезд.
Но паспорт мой был на чужую фамилию. Иммиграционные власти отнеслись ко мне
с недоверием и засадили на Эллис-Айленд. И лишь шесть недель спустя мне
выдали временное удостоверение на три месяца. За этот срок я должен был
обеспечить себе разрешение на въезд в какую-нибудь другую страну.
Знакомая картина. В Европе я жил долгие годы точно так же, и передышки
длились иногда не месяцы, а дни. Эмигрировав из Германии в тридцать третьем,
я официально стал политическим мертвецом. А теперь мне целых три месяца не
надо было бежать. Непостижимое счастье!
Уж давно я перестал удивляться тому, что ношу чужое имя и живу по
паспорту умершего. Напротив, это казалось в порядке вещей. Паспорт я получил
в наследство во Франкфурте. Фамилия человека, подарившего мне его в день
своей смерти, была Росс. Таким образом, и я теперь звался Роберт Росс. Свою
настоящую фамилию я почти забыл. Люди многое забывают, когда речь идет о
жизни и смерти.
На Эллис-Айленде я встретил турка, который лет десять назад уже
приезжал в Америку. Не знаю, по какой причине ему сейчас не разрешили въезд
в Штаты. Спрашивать не имело смысла. На моей памяти не раз случалось, что
людей высылали только из-за того, что они не подходили ни под одну рубрику
инструкции.
Турок дал мне адрес одного русского в Нью-Йорке, с которым он был
знаком в давние времена. К сожалению, он не знал, жив ли этот человек. Но
когда меня выпустили, я сразу отправился к нему. Поступок мой был вполне
объясним. Я жил так уже годы. Людям, вынужденным постоянно быть в бегах, не
оставалось ничего другого, как рассчитывать на случай. Чем невероятней был
случай, тем естественнее он казался. И в наши дни обыденность иногда походит
на сказку. Не очень-то веселую сказку, но как ни удивительно, конец у нее
часто оказывается куда более счастливым, чем можно было ожидать.
Русский работал в маленькой обшарпанной гостинице недалеко от Бродвея.
Он назвался Меликовым, говорил по-немецки и сразу же принял во мне участие.
Он-то знал, что мне всего нужнее: пристанище и работа. Пристанище нашлось
без труда: у русского оказалась лишняя кой
|
