| 
 
 
 
 В одном красивом доме, неподалеку от городка Хомбург, жил граф Балдрик; был  он человек  богатый. Многие  дома  во Франкфурте  принадлежали ему; его замки встречались повсюду.  Говорили, что владения графа  столь обширны, что не хватит и суток, чтобы выйти за их пределы.
 У графа Балдрика было несметное  количество слуг и охотничьих собак, но он никогда не прибегал  к их  услугам. Стол его  ломился от обилия яств;  но часто граф вставал из-за стола, так ни к чему и не притронувшись.
 В погребах Балдрика хранились лучшие рейнские, французские и венгерские вина. Подавались  они в золоченых сосудах из  серебра. Но нередко  он ставил кубок обратно, едва пригубив его содержимое.
 А  дело было в  том, дорогие дети, что  этому  пресыщенному богатствами человеку недоставало  одного:  слез.  Да-да!  Слез!  Ибо  он  совсем  не мог плакать!
 Ни  радость,  ни  страдание не  могли  вызвать  у  графа  Балдрика даже крошечной слезинки.
 Умер отец, но он не заплакал. Умерла  мать, и он не зарыдал. Скончались двое его братьев, а он не смог проронить над их могилами ни одной слезы.
 Не смог он заплакать и от радости, когда через десять лет после свадьбы жена, наконец, родила ему дочь.
 Однажды,  когда  Лие  -  так звали графскую дочь  -  уже  исполнилось четырнадцать лет, она вошла в кабинет отца и увидела, что тот сидит в темном углу и горестно вздыхает.
 -  Что с вами,  батюшка? -  спросила  она. - У  вас такой  печальный вид...
 - Мне в самом деле страшно тяжело, доченька. Умер мой последний  брат, дядя Карл.
 Лия  очень   любила  дядю  Карла,  приносившего  на  каждый  Новый  год какой-нибудь приятный подарок.
 И потому, узнав от отца печальную весть, она залилась горючими слезами.
 - Бедный дядя Карл! - проговорила Лия сквозь слезы.
 - Счастливая... Она может плакать! - прошептал граф, с завистью глядя на дочь.
 - У вас  такое горе,  а вы не плачете...  Почему, батюшка? - спросила Лия.
 - Увы! - отвечал тот. - Слезы - это небесный дар. Блажен, кто может плакать, ибо свое страдание он выплакивает вместе со  слезами. Моя же участь печальна.
 - Но почему?
 -  Потому, доченька, что Господь отказал  мне в том, что дал последней твари: слезы.
 -  Господь  отказал в них вам,  он же и  даст!.. Я  стану  так усердно молиться, что он вернет вам слезы!
 Но граф лишь покачал головой.
 - Судьба моя решена, - проговорил он.  - Я  должен погибнуть оттого, что не  могу плакать. В  тот миг,  когда  мое сердце переполнится слезами, а глаза будут готовы их пролить - я умру.
 Лия встала на колени и протянула руки к отцу.
 - Нет! - воскликнула она. -  Вы  не умрете! Должно  же  существовать средство вернуть вам слезы! Назовите мне его, и я его достану.
 Балдрик заколебался, будто действительно знал такое средство. Но добыть это  средство, похоже, было  не  под силу юной девушке.  И,  не проронив  ни слова, он вышел.
 Он не спустился к ужину.
 Напрасно Лия прождала его и к завтраку.  Пришел слуга и сказал девушке, что Его Светлость просит ее подняться к нему в кабинет.
 Лия тут же встала из-за стола и направилась к отцу.
 Как и накануне,  она нашла его  полулежащим  в своем кресле. Лицо графа было страшно бледным, как у покойника.
 - Любезное дитя мое, - начал он,  - мое сердце уже  так  полно горя, что  вот-вот  разорвется  на  части. Слезы бурлят  в нем,  как горный поток, готовый прорвать плотину... И, поскольку кончина моя близка, я  позвал тебя, чтобы  сказать,  что  на  мне  лежит  кара за преступление,  которого  я  не совершал.
 - О говорите, говорите, батюшка! - воскликнула девушка. - Может, вам удастся заплакать!
 С обреченным видом граф покачал головой и промолвил:
 -  Я  хочу  рассказать  тебе,  как случилось, что  Господь лишил  меня слез... Слушай же...
 "Дед мой был жестоким человеком и за пятьдесят лет  жизни не пожалел ни одного  нечастного. Сам он отличался отменным здоровьем. Богатства его  были несметными. "Болезнь, - говорил дед, - это плод воображения,  а  нищета - результат беспорядка". Когда ему сообщали, что такой-то заболел, он отвечал, что тот навлек  на себя болезнь либо беспорядочной жизнью, либо неправильным питанием. Так что ни бедняк, ни хворый не вызывали у него жалости и не могли рассчитывать на его помощь.
 
 
 |